Вингертер Н. Бестия. Рассказы

В Книжном клубе выходит второй сборник рассказов калининградского писателя Николая Вингертера, известного нашим читателям по книге «Женщина с повинной». В новом издании, как и в предыдущем, собраны разнотематические рассказы – простые и искренние, жизненные и потому понятные, читающиеся легко и с увлечением. Лучше всего о творчестве писателя говорят его произведения, поэтому мы предлагаем вам познакомиться с фрагментом рассказа, давшего название новому сборнику. «В камере предварительного заключения, куда помещают задержанных на сроки до десяти суток, ночь наступает не как в обычной
жизни, даже не как в следственном изоляторе или тюрьме, где проводят в ожидании суда месяцы, и где отлажен свой, лагерно-тюремный быт арестованных; ночь наступает сразу же после вечерней поверки и того, что называют ужином, – после них заняться нечем. Помещенные сюда, как правило, укладываются каждый на свои нары, потому что друг друга совершенно не знают, молчат, занятые личными думами, очень редко кто-то тихо заговорит с соседом. И во всем этом мрачном, без элементарных удобств, как в средневековье, помещении царят подозрение и угрюмость, которые рождаются часто между чужими людьми; они затаиваются в себе, как слизняки в ракушках, и от этого кажущиеся вовсе не людьми, а какими-то бездушными существами, которые даже боятся признаться, что еще несколько часов или дней тому назад были действительно обычными людьми. <…> На ужин подавали коричневого цвета жидкость, называемую чаем, на самом деле просто кипяченную воду, заправленную жженным сахаром, и необычный деликатес: бутерброды из черного хлеба с тонко размазанным маргарином и филе маринованной, пожелтевшей от долгого хранения, заветренной селедки. После такой еды в душной камере хочется без конца пить. Поэтому постоянно кто-то из десяти ее обитателей вставал, шел к жестяному бачку с водой и гремел алюминиевой кружкой.
– Кажется, настал черед и моей рыбке воды напиться, – вдруг сказал кто-то немолодой, с седой бородкой интеллигента, и направился к баку.
– Ты что мелешь, идиот? – неожиданно отозвался на его слова, словно ждал их, лежавший на первом ярусе еще молодой, но полноватый и невысокий человек. – В помойном ведре напои свою рыбку...
Шедший пить, резко остановился, его и без того понурое лицо побледнело от испуга, и он повернул назад.
– Иди и пей, – снова сказал ему говоривший. – На первый раз, конечно, тебе прощается, потому что без мозгов. Понятно: хочешь быть умным или остроумным, но запомни, что «рыбка» – это тоже самое, что «палка» на здешнем языке. Понял?..
В камере наступило молчание. При всей разношерстности заселявшей ее публики, все сознавали, что человек с «бородкой» на самом деле допустил оплошность, не совместимую с теми понятиями, что царили в этом помещении, где были свои законы, свои обиходные слова и мораль, так непохожие на то, что могло быть или просто непонятым, или незамеченным в мире обычных людей. <…>
Говорившего звали Леня Сизов по прозвищу Бестия. Получил он его когда-то от одного работника уголовного розыска, тонко подметившего «способности» молодого человека ловко влезать в чужую душу, располагать к себе, а потом нагадить в ней, да порой так, что та душа еще месяцы и годы не могла отмыться от этой грязи, чувствуя себя опустошенной и ни кчемной; возможно, еще именно из-за последнего он и прослыл «бестией», потому как кроме определения «дерзкий и наглый мошенник» это слово имеет и прямой перевод с «bestia» – «скотина». Но Сизова это не смущало ничуть. Все это он знал и сам, хитрый, неглупый и даже в меру образованный – имел два курса пединститута, а на досуге постоянно читал, правда, бессистемно, книжки. Он прекрасно понимал, что без разных знаний, пусть поверхностных, общаясь с людьми, не мог стать хорошим мошенником, который всегда должен быть и неплохим психологом. Но по-другому жить не мог, не хотел, потому что это был его образ жизни, которым он себе зарабатывал на существование, не гнушаясь ничем. <…>
На вид ему было не больше тридцати, на самом деле он был на пять лет старше. Молодой вид ему, в основном, придавала гладкая, без морщин, белая кожа полноватого лица, как у закормленного большого ребенка, и скудная белесая растительность на месте усов и бороды, как у большинства блондинов; но всего больше – не моргающие никогда во время разговора серые глаза, которые казались очень доверчивыми и открытыми, как у кукол. <…>
Камеры предварительного заключения или следственных изоляторов были для него почти как родной дом. Несколько раз ему приходилось здесь бывать по заслугам, но никогда он не задерживался подолгу... <…> Был он, с одной стороны, человек криминала, хотя, с преступным миром старался сильно не сближаться, и его в нем считали одиночкой или просто фартовым парнем; с другой стороны – ощущал себя чуть ли не тайным агентом специальных служб, на самом деле был обычный доносчик, использовавший все выгоды или корысти ради. И теперь он был в камере на задании, и касалось оно именно того с бородкой, который так неудачно себя скомпрометировал, а Сизов, несколько часов мучающийся вопросом, как бы заговорить с ним вроде как невзначай, теперь ловко «зацепил» его и «познакомился» с ним благодаря своим знаниям лагерного лексикона, который по специальным книгам и на практике хорошо усвоил. Начальник отдела по экономическим преступлениям обещал ему некоторую свободу действий на ближайшее время, еще обещал неплохую сумму денег, которую в случае благоприятного исхода дела Сизов должен был получить за нужную и важную информацию, которую его просили выведать у задержанного по фамилии Буряк…»